Закорецкий пишет:
цитата: |
цитата: Двое, одолевшие фюрера |
|
Кстати, конвертировал текст в текстовый файл. На мою думку - некоторые "философские" соображения автора текста мягко говоря слишком "укорочены". Но история роли "бензина-100" в "Битве за Англию" и роль в его создании российского ученого-химика вполне интересна.
========================
Двое, одолевшие фюрера В. ПОЛИЩУК
(журнал "Химия и Жизнь", 1991, N: 5)
click here /74/
Осенью 1940 года фашизм, победоносно маршировавший по Европе, потерпел первое поражение. Была сорвана попытка германского вермахта завоевать господство в воздухе над Англией, а потом высадиться на Британские острова. За прошедшие полвека «битве за Англию» посвящены сотни книг и статей, но лишь недавно стали доступны сведения о решающем вкладе, который внесли в эту победу два химика, работавшие в США,— русский академик Владимир Николаевич Ипатьев, который в 1930 году, спасаясь от репрессий, покинул СССР, и уроженец Польши Герман Пайнс.
УСКОРЕННЫЙ МАРШ
Летом 1940 года территория рейха на диво округлилась, а его границы стали зримо приближаться к лакомому для любого диктатора идеалу «естественных», совпадающих с границами континента. Карта Европы менялась чуть ли не ежедневно.
Четвертого июня завершилась эвакуация разгромленных, деморализованных англо-французских войск из-под Дюнкерка.
Неделей ранее, едва эта эвакуация началась, капитулировали бельгийцы, а наутро, после ее завершения, начал грузиться на суда экспедиционный корпус союзников, высаженный было в Норвегии. Здесь, в Нарвике, англичане и французы всходили по трапам без дюнкерской паники, однако едва последний корабль отчалил, пришел черед сдаваться и норвежской армии.
В день ее капитуляции, десятого июня, Италия объявила войну Англии и Франции: дуче боялся не поспеть к дележке французского пирога.
Четырнадцатого июня немцы вошли в Париж, а из Москвы последовало первое официальное заявление о том, что прибалтийские государства нарушают договоры о взаимопомощи с СССР. К шестнадцатому почти одинаковые ноты протеста были вручены правительствам Литвы, Латвии и Эстонии.
Семнадцатого июня в Париже состоялось первое заседание нового французского правительства во главе с маршалом Петеном. Оно длилось всего десять минут и приняло единственное решение: просить германское командование о немедленном перемирии на любых условиях. Престарелый маршал, герой первой мировой войны, обратился к соотечественникам по радио с призывом прекратить бесполезную борьбу. В тот же день в Прибалтике было образовано первое народное правительство. На образование еще двух ушло четыре дня.
Еще через день, двадцать второго, ровно за год до нападения на СССР, фюрер потешил свою гордость, приняв от ненавистных французов безоговорочную капитуляцию. Тут уж он наигрался вволю, заставив перепуганного старца в узорчатом картузе подписать акт позора не где попало, а в том самом штабном вагоне, в котором его коллега Фош принимал германскую капитуляцию в восемнадцатом году.
Остановиться, передохнуть? Как бы не так. Гитлер и его молодцы полны нордического задора и новых грандиозных планов. Касательно последних он, похоже, счел полезным организовать искусную утечку информации — противоречивой, пугающей, двусмысленной. С одной стороны, мол, намечается немедленная высадка в Англии. С другой, однако, разговоры о высадке — это лишь хитрая дезинформация, «деза». А на самом деле под ее прикрытием планируется великий поход на Восток, в Россию, а может, и в Индию (российская версия до сих пор особенно популярна среди отечественных историков). С третьей стороны, не остались тайной и рассуждения Геринга насчет того, что с англичан хватит и хорошей бомбежки.
Где тут была правда? Россию, конечно, фюрер ненавидел не менее, чем Францию, но его аппетиты вовсе не ограничивались территориями на Востоке. Хитросплетения «дезы», противоречивых слухов, были нужны, чтобы загипнотизировать намеченную жертву, сбить ее с панталыку — но заодно и подготовить почву для возможного неуспеха: не больно-де и хотелось. Фюрер, словно опытный пахан, вел кошачью игру, ухмыляясь, подмигивая своему преданному народу. Любуйтесь, мол, геноссен, как мы пудрим мозги этим демократическим фраерам...
ЗВЕРЬ ГОТОВИТСЯ К ПРЫЖКУ
На самом деле операция против Британских островов готовилась с лютой серьезностью. Гитлер поторапливал штабистов: события продолжали разворачиваться в темпе ускоренного марша.
Двадцать восьмого июня Советы начали восстанавливать свою власть в Бессарабии и Северной Буковине.
Двадцать девятого Япония объявила о создании «сферы взаимного процветания Великой Восточной Азии».
Первого июля правительство Петена переехало в Виши и спустя три дня объявило о разрыве отношений с Англией. У Германии появился новый, месяц назад немыслимый союзник — хоть и сильно урезанная, а все же великая держава — с армией, азиатскими да африканскими колониями, с мощным военным флотом...
/75 /
Бумаги в генштабе еще не были готовы, когда над «каналом» — так в Англии по-домашнему величают Ла Манш — начались первые воздушные стычки. Эскадрилья «спитфайров» завалила пару «мессеров». Командиры люфтваффе не встревожились: с кем не бывает... Между тем именно с этого дня — десятого июля — историки поведут впоследствии отсчет времени «битвы за Англию».
К шестнадцатому июля штабные разработки были наконец завершены, и Гитлер созвал совещание высшего военного комсостава и капитанов индустрии. Здесь впервые были оглашены подробности настоящего плана операции «Морской лев». В тот же день фюрер подписал директиву номер 16, в которой повелевал немедленно начать подготовку к высадке.
Предполагалось, что лишь с первым эшелоном в Англию вторгнутся 13 дивизий (потом их число было сокращено до 9). Одновременно намечались два крупных парашютных десанта. Всего же готовились две волны высадки по два эшелона каждый да еще две волны десантов с участием, суммарно, 38 дивизий вермахта, которые численностью чуть ли не превосходили всю оставшуюся на островах британскую армию. Для подготовки операции и ее поддержки с воздуха привлекались силы двух воздушных флотов общим числом 1680 бомбардировщиков, 980 истребителей и 140 разведывательных самолетов. Этой армаде предписывалось сначала уничтожить английскую авиацию, потом переключиться на флот, беззащитный от нападения с воздуха (британские авианосцы были заняты в Средиземном море). Сухопутным и морским силам немцев было велено тем временем готовить в «канале» коридоры, защищенные от неприятельского флота минными полями, с тем, чтобы через 10—15 дней после начала воздушных боев быть готовыми к переправе.
В успехе переправы фашисты не сомневались: им только что удалось с ходу, безо всякой подготовки, перемахнуть многоводную Сомму. А что река, что «канал» — велика ли разница? Начальник генштаба Гальдер так и записал в дневнике — «Характер операции: форсирование большой реки». Лишь бы только разделаться с задрипанными английскими ВВС...
Тут же, конечно, началась воровская игра в «дезу». Британцам усердно внушали, будто намерены высаживаться на их восточном берегу. Против него и затеяли на французском побережье демонстративную подготовку десантных средств. Истинная же, тщательно маскируемая подготовка развертывалась в совсем другом месте, потому что главный удар намечался по южной, стратегически важнейшей части страны. Отсюда и до столицы ближе, и дороги здесь прекрасные, и к обороне юг Англии наименее подготовлен: кто же мог предвидеть, что Франция падет так скоро?
Первого августа Гитлер подписал директиву номер 17 — об усилении воздушной и морской войны против Англии, а Геринг назначил Адлертаг — День орлов.
Командующий британской истребительной авиацией маршал Даудинг имел в своих 60 эскадрильях не так уж много исправных машин, но их число росло с каждым днем. Если к концу дюнкеркского погрома оставалось всего 446, то к одиннадцатому августа стало 704. Рабочие авиазаводов, забросив извечный торг за повышение ставок и сокращение рабочей недели, вкалывали по двенадцать часов в сутки. Планы строительства и ремонта самолетов перевыполнялись вдвое. Летчиков набралось куда больше, чем машин: кроме своих, британских, в страну потянулись добровольцы из Штатов и Канады; не смирившиеся с поражением своих стран французские и польские пилоты. Обстрелянных, имеющих боевой опыт было, правда, маловато, да и зенитное прикрытие оставляло желать лучшего: около двух тысяч зениток, рассредоточенных — так же, кстати, как и истребители — по всей Великобритании. Однако праздновать труса никто на островах не собирался, и в отряды самообороны, едва только в июле объявили запись, набежало более миллиона добровольцев.
Адлертаг был назначен Герингом на 13 августа. В этот день армада «хейнкелей», «дорнье» и «юнкерсов», прикрываемая неуязвимыми для английских истребителей «мессершмитами», внезапно обрушится на аэродромы и авиазаводы Южной Англии и разом выведет их из строя. На крайний случай массированный налет можно повторить раз, другой — и навсегда покончить с британской авиацией. Затея не казалась ни фантастической, ни даже особенно трудной. Люфтваффе намного превосходил Королевские ВВС и числом самолетов, и их боевыми качествами, и обилием опытных, обстрелянных летчиков. Рейхсмаршал настолько верил в своих орлов, что клялся: после их работы и армию-то высаживать на острова не придется — прогнившая буржуазная демократия рухнет сама собой.
Тем не менее Адлертаг не удался. На рассвете 12 августа лавину грозных машин встретили загодя поднятые в воздух истребители: англичане будто каким-то неведомым ночным глазом подглядели ее вороватый
/76/
взлет с тщательно укрытых аэродромов. Но даже не потеря внезапности погубила план, а то, что «херрикейны» и «спитфайры» — хорошо знакомые немцам по французской кампании, показавшие себя тогда бессильными против «мессеров»,— вдруг стали непостижимым образом превосходить их скоростью и маневренностью да начали одного за другим сбивать. Ну а разогнав прикрытие, без труда валили и неповоротливые, тяжело груженные бомбардировщики. Те кинулись спешно сбрасывать груз куда попало и ложиться на обратный курс. Прицельная бомбардировка была сорвана...
ИЗГНАННИКИ
Подошло время вывести на сцену главных героев этой истории — людей, благодаря которым затеянная фюрером беспроигрышная битва вдруг обернулась поражением. Внезапность нападения (это-то стало известно еще в 40-е годы) была утрачена из-за того, что у англичан появились радиолокаторы. Они и засекли немецкую авиацию над проливом. Что же касается «второго дыхания», которое вдруг обрели британские истребители, то рассказ о нем придется начать небольшой предысторией.
В 1928 году в США прибыл скромный 26-летний иммигрант, только что получивший в Лионе диплом химика. Обстоятельства, забросившие его в заокеанскую республику, были просты и традиционны. В Лодзи, где он родился, еврей мог пробиться к высшему образованию лишь при фантастической удаче. Нравы французских учебных заведений были демократичнее, но что до рабочих мест — о! их едва хватает для лиц коренной национальности...
Новоиспеченный американец Герман Пайнс (так, на местный лад, стали произносить его фамилию) рвался учиться дальше, но для этого требовались немалые средства. Добравшись до Чикаго, он поступил в университетскую аспирантуру и начал подрабатывать то в одной, то в другой промышленной компании. Временные эти службы доставались все труднее: разразилась великая депрессия. После нескольких месяцев безработицы посчастливилось наконец устроиться химиком-аналитиком в фирму «Юниверсал ойл продактс», которая занималась крекингом нефти.
Работа, порученная Пайнсу, отнюдь не требовала европейской образованности. Ему велели измерять, сколько содержится в образцах бензина ненасыщенных, растворимых в серной кислоте компонентов. Отмерять пробу горючего в стеклянном цилиндре, доливать заданной дозой кислоты, встряхивать такое-то число раз, а потом, спустя столько- то минут, смотреть, сколько кубиков жидкости ушло в кислотный слой. Унылое, монотонное занятие... Скуки ради Герман решил проверить, сполна ли растворяются в кислоте ненасыщенные примеси. Потряс цилиндр подольше, а потом дал ему вволю постоять. Тут и подметил, что объем нерастворимой в кислоте части сначала сокращается сильнее, чем при обычной обработке, а потом начинает расти. Пайнс кинулся к начальству: методика дает заниженные результаты!
Ему ответили так же, как сотням прытких молодых исследователей и до, и после 1930 года: не суй, мол, нос куда не следует, действуй по инструкции. Между тем в голове Пайнса уже зрела некая экстравагантная идея, и он жаждал поделиться ею с понимающим человеком. В лаборатории фирмы такового не нашлось, но случай представился скоро и весьма кстати. Начальство повелело прибрать помещение и быть всем на местах — ожидается весьма почтенный гость. Имя гостя Пайнс услышал лишь в последний момент. Это был всемирно известный профессор Ипатьев, крупнейший специалист во многих химических делах, в том числе и по части моторного топлива.
...За плечами Владимира Николаевича шестьдесят три года полнокровной, насыщенной открытиями и приключениями жизни. Академик, генерал-лейтенант царской армии, он в годы мировой войны почти на пустом месте создал в России химическую промышленность, потом восстанавливал ее после гражданской, был членом Президиума ВСНХ, директором множества институтов, близко знал почти всю большевистскую верхушку, но сам оставался настоящим интеллигентом — совестливым, работящим, независимым в суждениях. Ипатьеву, выехавшему из СССР в командировку, не суждено туда вернуться: очередь на арест старых специалистов, составленная в ОГПУ, двигалась резво, черед Владимира Николаевича уже подошел, и он знал об этом*...
В Берлине, куда Ипатьев приехал летом 1930 года, к нему обратился представитель «Юниверсал ойл продактс» — поначалу за консультацией. Потом, однако, почуял, что есть шанс завлечь маститого специалиста на длительный контракт. Для небольшой фирмы это было несказанным везением. Так и получилось, что уже в сентябре, не зная еще ни слова по-английски, академик оказался в чикагской лаборатории.
* Фрагменты воспоминаний В. Н. Ипатьева «Химия и жизнь» публиковала в 1989 г. (№ 4, с. 26—39).
/77 /
А Пайнс, напомню, родом из Лодзи, что в бывшем Царстве Польском; по-русски там понимали все. Набравшись храбрости, он обратился к именитому гостю на родном его языке, поделился своими наблюдениями. Ипатьев же был не из тех, кому подобные рассказы требовалось повторять дважды. Спустя несколько дней Пайнс уже был его ассистентом, и они, мгновенно сдружившись, в четыре руки изучали заманчивые последствия, которые вытекали из переменчивой растворимости бензиновых компонентов в серной кислоте...
НЕМНОГО ФОРМУЛ
Очень скоро выяснилось, что догадки Пайн- са верны: кислота не просто растворяет эти вещества, а преобразует их молекулы в более тяжелые, разветвленные, которые особенно хороши в составе бензина, ибо повышают его октановое число. Налицо катализ — явление, которое Ипатьев изучал с самого начала века. И реакция, схожая с той, что открыл еще в прошлом веке Александр Михайлович Бутлеров, — с «уплотнением» изобутилена. Ни Бутлеров, ни Ипатьев с Пайнсом не знали еще истинного механизма подобных превращений, включающих образование карбкатионов, но я напишу схему «уплотнения» так, как принято в наши дни:
Присоединяя к последнему веществу водород, получают изооктан — углеводород с октановым числом 100.
Ипатьев и Пайнс, взявшись изучить эту реакцию во всех деталях, вовлекли в нее и другие олефины — бутены нормального строения, пентены, октены и новые, не применявшиеся Бутлеровым кислотные катализаторы: фтористый водород, хлористый алюминий, фтористый бор... Выяснилось, что даже в случае «уплотнения» изобутилена простой, линейный димер — далеко не единственный продукт превращений. В промежуточном катионе могут «гулять» вдоль цепи метильные группы; от первоначальных дн- меров может отщепляться водород, а то, что от них остается,— замыкаться в циклы. Полная схема конденсаций, перегруппировок и
циклизаций, выявленных учителем и его новым учеником за первый год совместной работы, заняла бы не одну страницу. Приведу формулы лишь некоторых из выделенных ими углеводородов:
СН, .......... н,с
Установить эти формулы в точности удалось лишь в послевоенные годы с помощью новейших физических методов. Тогда же, в начале 30-х, химики владели набором приемов, ненамного превосходившим бутлеровский: ректификация, элементный анализ, измерение рефракции... Недостаток оснащенности, однако, с лихвой возмещали тщательностью работы да умением до конца осмыслить любой, пусть даже мало значительный результат.
Наряду с высшими олефинами Ипатьев и Пайнс в каждом опыте выделяли из смеси образующихся продуктов насыщенные углеводороды. Например, при работе с изобути- леном всегда появлялся изобутан (не стану уж останавливаться на том, какого труда стоило отделить с помощью ректификации это вещество от почти неотличимого по температуре кипения исходного олефина). Происхождение насыщенных углеводородов вроде бы казалось ясным: а куда бы иначе девался водород, отщепляемый от первичных продуктов «уплотнения»? Однако следующий логический шаг, к которому неизбежно приводило подобное заключение, требовал немалой дерзости. Если все стадии превращения обратимы — не случайно же каждая стрелка на схеме дублирована «антистрелкой», то почему бы не допустить, что обратимым может оказаться и этот, только что открытый процесс: отрыв водорода в таком, например, случае:
............
/78/
А раз и здесь, допустима «антистрелка», то почему бы не допустить возможность вовлечения в подобные, катализируемые кислотами превращения и насыщенных углеводородов — парафинов, спокон веку имеющих репутацию «химических мертвецов».
Такова была их логика или нет (схемы-то я применяю современные), но когда в начале 1932 года Ипатьев и Пайнс заговорили о возможности пристроить к синтезу парафины разветвленного строения, узкий круг коллег встретил эту гипотезу в штыки. Кто- то из оппонентов пошутил даже, что ему легче поверить в сообщение, будто волосы могут расти на ладони. Тем не менее в июне того же года скептикам был предъявлен неотразимый аргумент — диметилбутан, синтезированный с помощью алкилирования этилена все тем же изобутаном:
СНз-С-СН-СН,
...........
Символом В+ обозначен активный катион, образуемый из олефина и кислого катализатора.
Это уже была сенсация мирового калибра, о которой, однако же, узнали немногие. Ведь открытие позволяло производить высокооктановое горючее буквально из отбросов — отходящих газов крекинга, которые содержат, в частности, немало изобутана. Их тогда простодушно выпускали в атмосферу. Между тем ситуация с горючим была в 30-е годы еще более напряженной, чем сейчас. Большинство богатейших месторождений Ближнего Востока, Северной Америки, Африки и Сибири еще не были разведаны, и считалось, что природные углеводороды иссякнут на Земле через десяток — другой лет. Поиском способов переводить в жидкое топливо уголь, газ, древесину занимались крупнейшие исследователи во всех странах мира — а здесь открывалась возможность не только «переводить», но и облагораживать, доводить до высших авиационных кондиций ординарный бензин, в котором под влиянием тех же катализаторов, оказывается, может происходить еще и превращение алканов линейного строения в особо ценные, разветвленные.
Нетрудно понять, что практичные американцы немедленно засекретили открытие Пайнса и Ипатьева — и начали в кратчайший срок выжимать из него все мыслимые промышленные приложения. К 1939 году разработка, к которой подключились технологи и конструкторы, вышла на производственный уровень. В США заработали первые установки, выдававшие авиационное горючее с октановым числом 100. Разумеется, в строжайшей тайне...
КОЕ-ЧТО О ПОДРОСТКАХ
Пятнадцатого августа 1940 года массированный налет на Южную Англию был повторен. Немецкие бомбардировщики совершили 520, а истребители — 1270 самолетовылетов. Истребители 10-й и 11-й британских авиагрупп смогли ответить 899 вылетами; каждая машина поднималась в воздух трижды, а то и четырежды. Подсчет итогов оказался неутешительным для агрессора: потеряно 76 самолетов против 34 английских. Ошеломленный новым афронтом Геринг приказал назавтра поднять враз четыреста бомберов и свыше тысячи истребителей, подкинув последних из своего резерва. Результат: потеряно 45 машин, а цели бомбардировки — аэродромы, заводы, радиолокационные станции, командные пункты — в основном невредимы...
К восемнадцатому, всего за три дня, немцы лишились 367 машин и начали осознавать тревожную закономерность: английский летчик, если его машину сбивают, выбрасывается с парашютом и, как правило, вскоре возвращается в строй, а вот немецкий попадает в плен и выбывает навсегда. Ряды бывалых асов таяли на глазах, тогда как интернациональные эскадрильи, оборонявшие острова, со дня на день набирались опыта.
Судьба еще послала командованию люфтваффе шанс поразмыслить: с девятнадцатого по двадцать третье погода была нелетной. Додумались, однако, лишь до того, что «юнкерсы», приспособленные к работе в тесном взаимодействии с пехотой, для дальних- бомбардировок не пригодны; решено было посылать в налеты лишь «хейнкели» и «дорнье». Никаких более глубоких выводов не высидели. Почему? Таковы уж были люди, задававшие тон германской военной машине. Не трусы, не дилетанты, не всегда даже кровожадные людоеды — но почти поголовно прямолинейные рвачи с психологией наглых подростков.
/79/
Всякий мужчина нацелен на успех, однако у мальчишек эта нацеленность выражается в простейших, первобытных формах: любой ценой добиться своего, быстро самоутвердиться, продвинуться в жесткой иерархии стаи сверстников... бросил камень — бац! — деревяшка упала... прицелился — пли! — десятка!
С возрастом устремления усложняются, облагораживаются, но только при нормальном развитии. Один из важнейших секретов любого тоталитарного режима — искусство тормозить, замораживать сознание человека на таких вот эмбриональных установках. Расстреливая безоружных «врагов народа», пикируя на мирный город, этакий персонаж видит перед собой вовсе не живых, страдающих людей, а игрушки, рюхн, которые можно так ловко, на зависть дружкам, раскидать бомбами или пулеметными очередями. Если же он более продвинутый, идеологически зрелый, то перед ним встают не рюхи, а символы чуждых идей — коммунизма, идеализма, жидо-масонства... Все что угодно, только не существа, подобные ему самому.
Преимущества фашистских легионов — нахрап, безудержное рвачество на пути к успеху — оборачивались беспомощным, тупым скудоумием, когда натыкались на разумное, осознанное противодействие полноценных мужчин, рожденных вовсе не для того, чтобы воевать, но осознавших, что другого способа вразумить этих мальчишек нет. ¦ А стратеги, мозговой штаб агрессоров, вполне сознавали, что в долговременном плане их дело безнадежно, весь шанс в быстроте, наглости.
С двадцать четвертого августа по шестое сентября в налетах на Южную Англию люфтваффе ежедневно совершал не менее тысячи самолето-вылетов. Это был критический момент битвы, но при всем бараньем упорстве и исконно немецком усердии сокрушить авиацию гордого Альбиона фашистам не удалось. И тогда фюрер приказал перейти к «беспределу». В семь утра седьмого сентября воздушная армада обрушилась иа Лондон...
УТЕЧКА ИНФОРМАЦИИ?
Когда в Европе разгорелась новая мировая война, США поначалу объявили, что намерены придерживаться строгого нейтралитета. Долгие годы это давало нашим историкам повод порассуждать о лицемерии западной демократии. Но можно ли не брать в толк, что после танковых и химических побоищ 1918 года люди Запада стремились к миру любой ценой — на том-то и играли долгие годы, выторговывая у них уступку за уступкой, всевозможные политические паханы. В США, к примеру, до конца 30-х годов не было — вообще не было! — ни танковых, ни воздушно-десантных войск. Сейчас в это верится с трудом, но первый взвод десантников появился в Америке в 1939 году.
Механизмам демократии — неопытной, не имевшей еще иммунитета против тоталитаризма — была свойственна немалая инертность. Приняв установку на нейтралитет, конгрессмены не считали нужным нарушать затвержденный ими закон даже тогда, когда фашисты начали угрожать побережью дружественной Англии: процедура прежде всего! Погодите, мол, обсудим новый закон строго по правилам, примем его обычным порядком — тогда пожалуйста, англичанам пойдет официальная помощь. Здравомыслящие американцы, конечно, понимали — время не "ждет — и делали, что могли, самостоятельно, не дожидаясь приказа.
История нового авиационного бензина, изобретенного в США и переданного англичанам летом 1940 года, стала известна лишь совсем недавно. Профессор Пайнс, которому сейчас 88 лет, рассказал ее корреспонденту «Чикаго трибюн мэгэзин» в июле прошлого года. До сих пор неясно, по каким каналам это было проделано — частным или армейским, но понятно, почему так долго держалось в секрете: передача оборонной технологии была на тот момент очевидным нарушением закона о нейтралитете. Зато ложка поспела к обеду.
В боях над Францией английские истребители еще летали на отечественном горючем с октановым числом 87 — и против «мессеров» не тянули. Однако за два месяца после Дюнкерка двигатели «спитфайров» и «херрикейнов» были форсированы под «бензин-100», отсюда и возникшее у них вдруг превосходство в скорости и маневре. Бензин же этот замечательный не только завезли готовеньким, но и стали производить на месте, в Англии. А немцы, похоже, так и не дознались, что вся сила в горючем. Бесились, бились лбом о воздушную стену — и в конце концов взбесились окончательно. Приказ о бомбардировке Лондона был чисто фашистским решением, ставкой на террор. На самом деле «битва за Англию» была уже проиграна. Высадку передвинули сначала на октябрь, потом на весну. Втихую же, для своих, германское руководство еще осенью 1940 года признало, что «Морской лев» никуда не поплывет. И начало перемещать силы вермахта на Восток, разыгрывая вариант «не больно и хотелось».
Это был первый, но далеко не последний провал в затеянной ими войне против
/80/
человечества. Раз за разом безупречно спланированная машина убийств начинала буксовать на ровном месте, когда уж и препятствий-то ей вроде не просматривалось. И купола Москвы были видны в бинокль, и до Волги в Сталинграде оставалось полсотни метров, и под Эль-Аламейном открывалась гладкая дорога на Каир. Однако каждый раз, будто нечаянные песчинки в колесах безошибочной машины, невесть откуда возникали обыкновенные, полноценные люди, наделенные смекалкой и непоказной отвагой свободных существ,— и их воля одолевала.
..Лондон не имел надежной противовоздушной обороны, и налеты на него, особенно поначалу, были губительны. Однако когда в парламенте заикнулись было об эвакуации королевской семьи в Канаду, премьер-министр высказался в том духе, что сначала из Англии будут вывезены все дети, за ними женщины, за женщинами — мужчины, потом уедет король с родней и лишь после него — лично он, Черчилль. На том паника и кончилась, а фашистских самолетов стали сбивать все больше, так что в конце концов им пришлось оставить истерзанный Лондон в покое. Забывать эту историю не стоит, потому что и в эпоху нового мышления не перевелись вожди, апеллирующие к пещерным инстинктам толпы и склонные управляться с любыми задачами скорейшим силовым путем. Безнадежность их претензий становится все очевиднее, поскольку демократия раз за разом предъявляет главный свой козырь — способность совершенствоваться, самообучаться. Такой дар начисто отсутствует у фюреров, генералиссимусов и великих кормчих, презирающих опыт человечества и всяческую науку. Опыт же, выстраданный XX веком, таков: трепетать перед подобными субъектами нечего, но на случай знакомства с ними полезно разбираться в психологии неблагополучных подростков — и владеть подавляющим превосходством в военной технике.
ПОРА ВОЗВРАЩАТЬСЯ?
Владимир Николаевич Ипатьев так и не сумел вернуться в Россию. В 1944 году, надеясь, что борьба с фашизмом как-то ее преобразила, он обратился в советское посольство с просьбой разрешить ему дожить старость на родине. Ответом был высокомерный отказ. Возможно, на тот момент это было спасением и для Ипатьева, и для Пайнса, который готов был ехать вместе с учителем,— он чтил его, как родного отца. Кто знает, куда бы они угодили по прибытии... Тем не менее Владимир Николаевич
не оставлял надежду хоть одним глазком взглянуть на родные места, на детей и внуков, оставшихся в Ленинграде. Когда американские союзники отправляли в СССР оборудование для нефтеперерабатывающих заводов (два из них действовали по методу Пайнса — Ипатьева), он попросил допустить его в страну хотя бы на время их монтажа в качестве консультанта. Надо ли уточнять, сколь ценными были бы его советы. Злоба и политиканство снова взяли верх — Ипатьеву опять отказали. Его имя оставалось запретным, проклятым. Когда кто-либо из советских коллег (они-то его никогда не забывали) пытался сослаться на труды великого ученого или, хуже того, рассказать о его творческом пути, сотрудники «соответствующих органов» разбивались в лепешку, лишь бы не допустить публикации. В ход шла любая грязь, любая фальсификация. Утверждали, например, что Ипатьев — военный преступник, который изобрел напалм (сроду этим не занимался; напалм изобрел Л. Фи- зер); что Ипатьев — злобный антисоветчик, который посещал армию агрессоров, воевавшую в Корее (помилуйте, во время корейской войны ему было за восемьдесят, какие поездки!). Однако толковать с этой публикой было бесполезно, такова уж их служба — врать да запрещать.
Между тем революция в нефтехимии, начавшаяся почти шестьдесят лет назад в скромной чикагской лаборатории, продолжала набирать обороты. После войны появились новые, усовершенствованные способы синтеза и «облагораживания» топлива, которые быстро распространились по всему миру. Однако первая, очень надежная разработка Ипатьева и Пайнса сохраняет свое значение по сей день, особенно в связи с отказом развитых стран от этилированного бензина, содержащего токсичный свинец; этот метод и сейчас дает миллионы тонн отменного горючего. Можно, пожалуй, сказать, что Ипатьев, невзирая на противодействие властей, по-своему вернулся на Родину: те заводы, привезенные из Америки, действуют до сих пор.
Известно, что перед смертью Владимир Николаевич выражал желание, чтобы его прах был перевезен в Россию — при условии, если там будет возрождена демократия и уничтожен сталинизм. В будущем году исполнится 125 лет со дня рождения Ипатьева, и это дает основания попытаться волю покойного исполнить. Если, конечно, считать, что поставленные им условия действительно выполнены.
Рисунок П. ПЕРЕВЕЗЕНЦЕВА
/81/